Есть вопросы, которые становятся перед нашим сознанием с неустранимой необходимостью, пока течет сама жизнь.
К числу таких вопросов принадлежит проблема смысла жизни.
У нормального, здорового человека жизнь несет свою ценность и свое оправдание в самой себе, или лучше сказать, вопрос о них до поры до времени совершенно не возникает, потому что непосредственное здоровое чувство жизни гасит в корне какие бы то ни было сомнения.
Но все это только до поры до времени:
у каждого мыслящего человека приходит такой момент, когда он вдруг вырывается из власти неудержимого жизненного потока и житейской поверхностной суеты, и вот тогда неизбежно встает перед ним вечно новый, неумирающий,—пока идет жизнь и работает мысль,—вопрос о том, зачем все это, где смысл жизни, что действительно нужно и важно и что ненужно и иллюзорно.
Все эти размышления особенно обостряются в великие катастрофические времена которые мы переживали — в пламени мировой войны и революции, — когда напряжение борьбы за существование дошло до колоссальных размеров, когда будущее затянулось темными грозовыми тучами и навис грозный вопрос над всей культурой, над всеми лучшими чаяниями и завоеваниями человечества. Сомнения наши, — оправдано или нет, это иной вопрос, — идут очень далеко и заставляют в тревоге спрашивать себя о человеческом в человеке, о роли разума и знания, о их соотношении с нравственностью и человечностью.
Где мы окажемся в будущем, этого, конечно, никто не знает, но у каждого из нас живет ясное сознание, что мы проходим не только через великий политический и социальный переворот, но что мы переживаем огромный кризис всего нашего культурного сознания.
Десятки лет нароставшее сомнение во многих основных ценностях дошло до своего предела. Блаженство верующего для большинства интеллигентных людей стало недоступным завидным состоянием. Та светлая уверенность и устойчивость, которые несла и несет с собой искренняя, непосредственная вера, оказались разъеденными разлагающей работой мысли и разума, и в итоге увеличились шатания и сомнения.
Если и верующий отнюдь не отказывается от стремления осмыслить и понять, то тем выше потребность прозреть у колеблющихся и неверующих.
Современный человек мечется между двумя крайностями, будучи не в силах остановиться ни на одной из них: в одной жизнь рисуется в чисто земном и часто животно- отвратительном виде, в другой — она вся устремлена в иной мир, вылита целиком в форму долга и от нее отдает холодом и безжизненностью могилы.
Чем дороже нам человек, тем больнее мы воспринимаем его современную приниженность и темноту в массе; чем дороже человечество и человечность, тем тягостнее нам мысль, что люди в наше время поделены на особи, способные вырезывать друг друга, подавлять и уничтожать и духовно, и материально; чем дороже идеи свободы, равенства и братства, тем ужаснее сознание, что культурный мир находится в атмосфере рабства и отчужденности.
Жизненная аберрация нашла место и в нашем отношении к образованию, вызвавшему во многом справедливое негодование Л. Н. Толстого своей съуженностью и обособленностью до пределов чисто головной культуры.
Материализовав принцип «знание—сила», люди в наше время стали стремиться в величайшей поспешности, в подлинной суете понахватать побольше знаний, приложимых к практической жизни, свидетельств, дипломов, чтобы потом мчаться дальше с той же суетливостью по поверхности жизни, не задумываясь и не углубляясь в смысл и ценность всей этой борьбы за существование, протекающей в очень тяжелых и жестоких условиях.
Так называемых культурных людей в этом положении можно было бы сравнить с взрослыми и интеллигентными игроками в футбол, в омрачении принявших мяч за цель и смысл своей жизни и бешено мчащихся за ним из стороны в сторону, толпясь, нанося удары и сбивая друг друга с ног.
Фихте говорил (1/1), что по тому, что человек любит, к чему он стремится всей душой, можно составить себе яркое представление о его жизни и ее ценности.
Но многие не живут, потому что не любят, а не любят потому, что не знают и не думают.
Теперь, когда у нас понизилась энергия жизни, размах силы и жизнерадостности, мысль о жизни и мире диктуется сама собой.
Блажен, кто верует. Но больше блажен, кто ищет. Непосредственная вера не только не может замкнуть пути к дальнейшему просветлению своего сознания, но уверовав, что есть смысл, человек пожелает и, главное, должен пожелать, сознать и понять его.
Становясь на точку зрения непосредственно верующего человека, мы говорили: вера гарантирует мне несокрушимое убеждение, что у мира, у жизни и личности есть как свой абсолютный исток, так и свое абсолютное значение и свой глубокий смысл.
Но дальше возникает вопрос, который я должен решить сам:
верховный вождь знает последние цели и план и ход всего, что совершается,
но я, рядовой или только начальник отдельного отряда, должен по мере своих сил идти сознательно в пределах своих ограниченных заданий; я должен не только делать, но именно для дела и понимать то,
что я делаю и что я должен делать; я со своей индивидуальной позиции должен попытаться осмыслить свое отношение к общему ходу, к целому мира; я должен свободно, т.-е. сознательно и осмысленно хотеть того, о чем говорит мне моя непосредственная вера.
Таким образом, постановка проблемы смысла жизни диктуется со всех точек зрения.
Смысл должен быть, иначе жизнь уничтожается; положение дела нисколько не меняется от того, что подавляющее большинство удовлетворяется или непосредственной верой, или смутными чаяниями.
…У смысла могут быть степени, соответственно характеру и деятельному размаху личности,—смысл
существования серенького человека, маленького муравья в человеческом муравейнике, и песчинки в универсе, и гиганта творческого духа: одного, удовлетворенного звуками пастушеской свирели с ее
музыкальным примитивом, и другого, черпающего вдохновение в Бетховене, Вагнере, в «поэмах экстаза» и т. д.;—этим узаконяется индивидуализм не только вширь, но и индивидуализм в «высь».
Индивидуальное служение и универсальная связь, естественно выдвигают проблему космической ответственности и космического значения личности в нашем решении, удовлетворяющем намеченным нами условиям.
Мы таким путем коренным образом меняем характер положения человека: он становится ответственным за мир в меру своего мирового поста и своей личности; он глубоко заинтересован в том, что выйдет из мира и что в нем совершается..
В этом кроется глубокая мысль учения о микрокосме и макрокосме,—о человеке, переживающем в себе судьбы мира и в судьбах мира усматривающем и свой удел.
Жизнь таким образом должна быть санкционирована как факт, но она должна быть понята в свете императива деятельной жизни в интересах не только индивидуальных, но и универсальных.
Жизнь только тогда будет иметь смысл способный удовлетворить личность, когда на ряду со служением абсолютной задачи жизнь обладает и своей собственной ценностью в данной, конкретной форме.
Я бы сравнил это положение с двойным движением планеты: вокруг солнца и вокруг своей оси.
(Выдержки из Историко-критические очерки. — 1927 Рубинштейн М. М. О смысле жизни)
А может это и есть Великий план Творца позволившего происходить этому кризису на всей Земле?
Заставить задуматься над этим вопросом все Человечество! Подумайте над этим!
На этот вечный вопрос, каждый должен искать свой ответ.
Для меня, Смысл жизни на сегодняшнем этапе моей жизни – быть источником любви, сострадания и тепла для других людей, постараться в меру моих возможностей и задач, в каждом человеке встретившемся мне на пути, зажечь искру света и понимания нашего единения друг с другом и со всем миром.
Я для себя нашла такой ответ:
Ну а вы друзья, ищите свой смысл и живите в добре и радости!